Федер - Страница 27

Далее оказалось, что Федер принадлежит к очень хорошей семье. Если его отец, человек несколько сумасбродный, увлекся коммерцией, то дед был зато добрым нюрнбергским дворянином, а главное — чувства Федера были достойны его происхождения. По своему положению художника Федер никогда не говорил о политике, но все твердо знали, что он не читает ни одной газеты, кроме «Gazette de France», а в кабинете молодого художника-миниатюриста стояли все творения отцов церкви, незадолго до того выпущенные новым изданием благодаря чьему-то благочестивому рвению.

Обладая столь блестящей репутацией, Федер мог рассчитывать на одно из первых вакантных мест в Академии. Он имел полную возможность жениться на женщине еще очень красивой, которая принесла бы ему состояние в восемьдесят с лишним тысяч ливров годового дохода и которую можно было упрекнуть лишь в одном недостатке — в том, что ее страстная любовь возрастала с каждым днем. Совершенно случайно Федер сделал одно открытие, сильно не понравившееся ему: чтобы обеспечить на последней выставке успех его миниатюрам, Розалинда истратила около четырех тысяч франков на газетные статьи. С тех пор, как Федер установил для самого себя, что у него нет таланта, успех его начал возрастать. Объясняется это чрезвычайно легко. Он славился главным образом женскими портретами. Перестав мучить себя попытками уловить естественные краски, он начал льстить своим моделям с бесстыдством, которого у него отнюдь не было прежде, когда он делал все возможное в поисках правдивых и естественных тонов.

И все же, в сущности говоря, Федер был тем, что в Париже называют простофилей: достаточно будет заметить, что, невзирая на все преимущества, которыми он обладал и которые мы так долго перечисляли, он нуждался в развлечениях. Все это объяснялось тем, что он считал не вполне честным писать портреты, зная, что пишет их плохо, хотя на это слово плохо можно было бы многое возразить: три четверти парижских художников, пишущих портреты-миниатюры, по таланту стояли значительно ниже Федера. Его нелепые угрызения совести увеличивало и то обстоятельство, что, чистосердечно делясь с Розалиндой всеми своими мыслями, он, однако, не рассказал ей о роковом открытии, которым был обязан изучению портретов г-жи де Мирбель.

Мы закончим изображение характера и душевного состояния Федера, если прибавим, что приобретенная им привычка ежедневно бывать у г-жи Буассо как бы заморозила все остальные чувства, волновавшие его. До того, как он узнал ее ближе, он иногда спрашивал себя: «Неужели я буду таким безумцем, что влюблюсь?» Обычно в такие дни он принимал решение не ходить к Валентине. Однако упустить время, которое он мог бы провести с ней, было для него очень тяжело, и порой он не мог устоять против искушения: он бежал к ней и нарушал данное себе слово, испытывая стыд перед самим собой. Однажды, серьезно испугавшись, как бы не влюбиться, он сел на лошадь и в тот час, когда мог бы увидеть Валентину, уехал в Триэль, на берегу Сены, за десять лье от Парижа.

Сцена в Вирофле изменила все. Он не мог объяснить притворством то лихорадочное состояние, в каком видел г-жу Буассо: она действительно думала, что он умер.

В ночь, последовавшую за этой сценой, Федер понял, что безумно влюблен. «Если я начну совершать такие же безрассудства, какие совершал тогда, когда переживал свою первую любовь, — подумал он, — то окажусь в весьма незавидном положении, придя в себя... Но на этот раз я ставлю на карту уже не состояние: чтобы сделать меня несчастным, любви не придется прибегать ни к чему, кроме самой любви. Набожность Валентины может проснуться, и в конце концов она запретит мне видеться с ней. Я знаю свою слабость: стоит мне страстно чего-нибудь пожелать, и я становлюсь глупцом. Она набожна и даже суеверна; я никогда не решусь нарушить ее волю и подвергнуть себя риску внушить ей неприязнь. Раз так, у меня хватит сил лишь для борьбы с самим собой и, чтобы вернуть себе мужество, которым должен обладать мужчина, у меня останется лишь одно средство — вырвать из сердца владеющую им страсть».

Весьма напуганный своими размышлениями, Федер принял твердое решение, чрезвычайно опасное для Валентины. Страсть, которую она проявила, подумал он, не погаснет за несколько дней в такой искренней и юной душе, а если заставить ее страдать, то чувство ее от этого может только возрасти. К счастью, во время странной сцены в оранжерее, я, если хорошенько вдуматься, не проявил никаких признаков страстной любви. Прелестная женщина, в полном расцвете юности, с залитым слезами лицом бросается в мои объятия и спрашивает, люблю ли я ее! Какой молодой человек не ответил бы поцелуями на моем месте? Тем более, что через минуту здравый смысл возвращается ко мне, и я делаю свое замечательное заявление: «Я позволю себе страстно любить женщину лишь тогда, когда она принадлежит мне всецело». Дело только в настойчивости. Если моя неосторожность дойдет до того, что я пожму ей руку, если я поднесу эту очаровательную руку к губам, все потеряно, и мне придется прибегнуть к самым ужасным мерам, например к отъезду.

Во время первого визита к Валентине Федер был вынужден беспрестанно напоминать себе об этих грозных доводах. Окруженная белошвейками, она как будто была занята исключительно тем, что отмеривала и кроила материю для занавесок. Погруженная в домашние хлопоты, она показалась ему очаровательной. Это была добродетельная немка, всецело предававшаяся обязанностям хозяйки. Впрочем, за каким делом она не показалась бы очаровательной и не дала бы ему новых поводов страстно ее любить?