Федер - Страница 23

Огорченный тем, что, несмотря на огромные затраты, производимые Буассо, слава все еще не шла к нему, Федер был вынужден прибегнуть к рискованному шагу: он привел в ложу Оперы — с тем, чтобы потом устроить им приглашение на обеды в Вирофле, — двух-трех великосветских гурманов, чье основное занятие — ходить на званые обеды. Правда, нравственность такого рода господ не всегда стоит на уровне тонкости их гастрономического чутья.

После второго же обеда, на котором присутствовали эти господа, слава Буассо разнеслась по всему Парижу. Эффект получился изумительный: его можно было сравнить с эффектом одной небезызвестной декорации в Опере. Благодарение богу, Буассо вступил на путь славы; это удивило, восхитило его, и он пришел в такой восторг, что обратился к Федеру с несколькими словами, похожими на дружеские излияния. Наконец-то наш бедный герой был вознагражден за свои длительные хлопоты и мог считать себя хотя бы некоторое время в безопасности от злых намеков Делангля. К счастью, последний был занят выгодной спекуляцией с сахаром, совершенно не оставлявшей ему свободного времени. Так как Федер ни за что не хотел брать денег ни за портрет г-жи Буассо, ни за портреты Делангля и Буассо, которые он написал после этого, Делангль выразил непременное желание выделить ему в удачной операции с сахаром точно такую долю, какую он предназначил своему зятю, и Федер с восторгом ее принял: ему важно было прослыть хотя бы до некоторой степени денежным человеком, а не просто художником, в глазах всех тех денежных людей, которые составляли теперь общество г-жи Буассо.

Увлеченные гастрономическими перипетиями нашей истории, мы забыли своевременно упомянуть о громком разрыве Буассо со столь опрометчиво купленными им книгами, которые непременно свели бы его с пути истины, если бы не мудрые советы нашего героя.

На одном из превосходных обедов, достойных самой громкой славы и пока что пользовавшихся ею в столь малой степени, — печальное следствие отрицательных свойств хозяина и ужасающего, чересчур заметного тщеславия, с которым он превозносил свои дорогие кушанья, — г-н Буассо что-то шепнул за десертом своему камердинеру и через минуту, повысив голос, сказал гостям:

— Мне надоели книги, они мне больше не нужны. Я велел вынести в прихожую несколько сот томов, в которых нет ничего хорошего, кроме переплетов. Кому угодно их взять? Прошу вас, господа, увезите их в своих экипажах. Черт меня побери, если за те три месяца, что они находятся у меня, я прочел хоть три страницы. Все они сильно напоминают речь одного из наших либералов в палате, тех, кто потихоньку старается привести нас обратно к прелестям 1793 года. Боже меня упаси ввязываться в рассуждения босяков и якобинцев! Однако вчера перед биржей, то есть в час дня, — так как я выезжаю из Вирофле только в час дня и не стремлюсь до смерти загнать своих лошадей, — я заслушался болтовни проклятого переплетчика, который принес мне сочинения г-на де Флориана. Это один из придворных герцога де Пантьевра и, как видно, не якобинец, хотя и современник Вольтера. Говоря по правде, я не прочел ни одной строчки из его сочинений и если предлагаю их вам, то исключительно потому, что переплет каждого тома обошелся мне в шестнадцать франков. Так или иначе, но из-за этой проклятой книги я попал на биржу только в три четверти второго и уже не застал там людей, с которыми собирался поговорить. Я терпеть не могу якобинцев, никогда ничего не читаю, и лично для меня книги бесполезны. Я не хочу, чтобы хоть одна из них оставалась у меня в доме, и если вы заберете не все, я сегодня же вечером отошлю остатки вашему почтенному кюре: пусть продаст их в пользу бедных.

Не успел он закончить свою речь, как гости вскочили из-за стола и ринулись к книгам; переплеты были так хороши, что вскоре не осталось ни одного тома, а на следующий день Федер узнал, что ни один из гостей не получил полного собрания сочинений: в пылу разграбления каждый отослал в свой экипаж первые попавшиеся ему под руку тома.

Эта сцена, целиком принадлежащая изобретательности Буассо, очень возвысила его в глазах Федера. «Право, — подумал он, — необузданное желание стать пэром Франции делает этого человека несколько умнее. Как жаль, что оно не может хоть сколько-нибудь улучшить его манеры!»

Федеру помогал случай, что, пожалуй, доказывает, что в затруднительных положениях всегда надо действовать. Делангль сам пригласил в Париж своего зятя Буассо, познакомил его со своими друзьями, сделал участником нескольких значительных сделок, но, разумеется, все это при условии, что Буассо всегда будет оставаться на втором плане. Неожиданная слава, окружившая обеды в Вирофле, внесла в отношения обоих родственников глубокое охлаждение. Прежде Делангль охотно отдавал должное способности Буассо устраивать выгодные сделки в таких местах и при таких ценах, которые, казалось бы, не могли принести никакой прибыли. Страстно любя деньги, Буассо обладал талантом извлекать их из таких спекуляций, которые на первый взгляд не сулили ничего хорошего.

Но Делангль был убежден, что в салоне он должен бесконечно превосходить своего зятя, который был на редкость неуклюж и безобразен. В довершение беды Буассо, во всем остальном очень скрытный, не мог удержаться от комических проявлений радости при малейшем успехе, выпадавшем на долю его тщеславия. Делангль считал, что может положиться на все эти изъяны своего друга, становившегося теперь его соперником. Вначале великолепие обедов в Вирофле нимало не беспокоило его; ничто не могло сравниться с красной физиономией и дрожащим от счастья голосом Буассо, когда он восхвалял какое-нибудь блюдо из ранней зелени, стоившее дороже обычного. Однако, когда Федер решился привести на превосходные обеды в Вирофле нескольких великосветских тунеядцев, когда слава этих обедов внезапно прогремела, Делангль был задет за живое. Вместе с соседями по столу он теперь нередко высмеивал нелепую привычку Буассо превозносить свои яства, и Федеру удалось обратить внимание Буассо на предательство его дражайшего шурина. Однажды эти два вспыльчивых субъекта почти поссорились посреди обеда. Началось с того, что Делангль заявил, будто одно из главных блюд никуда не годится. Буассо с горячностью выступил на защиту своего блюда, и под предлогом тесной дружбы спорившие наговорили друг другу немало обидного. Один из приглашенных, земляк двух соперников, приехавший в Париж всего несколько дней назад, наивно вскричал, причем голос его раздался на всю столовую: